— Это все подарки. Здесь я купил только один маленький нож, он коллекционный. Пистолет пневматический, сделан под пистолет Макарова. На нем есть подпись, что он вручен мне, как ветерану боевых действий. Шпагу мне подарили от имени Главы администрации Новое Девяткино, депутата Андрея Данчева, на пятидесятилетие. Кортик военно-морской мне подарил племянник, потому что свой я сдал. А награды принадлежат родственникам по линии моей матери. Она и ее сестры получили медали за доблестный труд в Отечественной войне. Все награды не в коробку положил, а повесил. Не надо их в коробках держать — пусть люди видят.

— Два года минус отпуск (45 суток). Я туда попал в 23 года. Самое тяжелое — возвращаться обратно из отпуска. Кстати, там было много ситуаций, когда отпускники потом гибли, потому что во время операций начали слишком осторожничать, а когда человек начинает быть слишком осторожным, он на самом деле подставляется.

— На территории Афганистана были определенные узловые точки, которые необходимо было охранять нашим войскам. Я участвовал в блокировке Панджшерского ущелья, в 84-м году — в зоне действия полка — в Айбаке. Также участвовал в — несерьезной по результатам, но очень муторной по исполнению — операции, проводимой моей дивизией на Ишкамыше.

Но, чтоб было понимание, операция — это не то, что я выехал в какую-то точку, вылез с автоматом и побежал с моими солдатами на моджахедов (члены нерегулярных вооружённых групп, мотивированные исламской идеологией — СП). Нет, можно пройти операцию и не встретить душмана (моджахеды — СП). Но при этом вы несете боевые потери, поскольку вас может поджидать бомба, которую не заметил сапер, или обстрел из гранатометов.

Я вступил в командование взводом в конце 83-го года, в городе Мазари-Шариф — там есть знаменитая голубая мечеть Альманзор (памятник исламской культуры, нигде такого больше нет). Там погибли командир другого взвода и два его бойца: они охраняли завод азотных удобрений — это опасная территория, там емкости с аммиаком с трехэтажный дом. Достаточно одной пули, чтобы пробить емкость — и испарения аммиака могут накрыть весь город. Поэтому душманы и не стреляли в них, но они атаковали крайние позиции охранения завода, и мне приходилось каждый день сопровождать специалистов — гражданских на производство и обратно, в автобусы, обшитые броней. За два месяца я успел подорваться на мине, попал под обстрел из гранатомета, и у меня погибли два бойца под обстрелом из пулемета.

— Все. Дело в том, что в обычном состоянии мы не запоминаем какие-то обыденные вещи. Когда мы находимся в состоянии, будто нам ведро адреналина в кровь бросили, то человек это запоминает на всю жизнь. Я не готов сказать, что я могу расписать свою жизнь в Афганистане по дням, но какие-то месяцы я подробно опишу.

— В принципе, с точки зрения физиологии, страх — это спазм. Например, человек боится высоты: он подошел к перилам и смотрит вниз, на землю. У него происходит спазм живота, внутренних органов, кишечника, его начинает трясти: это страх. Вот, например, вчера произошел взрыв в метро. Большинство людей поехало сегодня на работу. Они боятся? Боятся. Но они контролируют себя.

Сутки надо было ехать вдоль трассы с длиной 62 км от границы с Советским Союзом до развилки, где находится командный пункт полка. И вдоль этой трассы тянулся трубопровод, при этом басмачи (военно-политическое и религиозное партизанское движение населения Средней Азии — СП) приходили и воровали топливо. Там очень высокое давление. Если пробить из автомата эту трубу диаметром 10 см, то поток достигнет 20−25 метров. Эта струя могла пробить ладонь.

Они приходили туда и воровали дизтопливо. Хорошо, когда просто воровали и уходили, но потом они минировали территорию, потому что приезжали патруль и специалисты-трубопроводчики. Они заходили, подрывались — и возникали пожары из-за горящего топлива. И вот, я сутки дежурил: всю ночь ездил, в день мы по часу стояли, потом на другое место переезжали. Я, как командир, приходил во взвод свой, заходил в свою комнатушку с металлическими плитами, песком и крадущимися мышами, садился на кровать, расстегивал ремень — и меня вырубало. Будто из меня вытащили стержень. В течение дня я был постоянно на адреналине: я не хотел спать, ничего не хотел. Наверное, это как каждые 15 минут с тарзанки прыгать. Сутки. Я все свои патрули помню, хотя они очень похожи.

— Да. Они к нам к нам никак не относились: просто боялись, потому что мы вооруженные люди, не понимающие их менталитета и традиций. Серьезную роль сыграла гибель людей. Война есть война: мирное население там гибло очень серьезно, потому что не всегда во время операций была возможность обеспечить выход или же моджахеды не всегда отпускали людей

Вечером, когда на трассе даже афганцев не осталось, потому что пришли моджахеды и басмачи и и начали отбирать продукты и деньги, встала машина за 30 километров до перекрестка перед полком. Я ее зацепил. Отволок туда их, а они этого не ожидали. Действительно, ведь было довольно поздно: остался только мой патруль. Выходит мужик из машины, смотрит на меня с надеждой и пихает мне в руки арбуз. Мы оттащили его машину: там было две-три женщины и трое детей. Я видел, что они нас очень боялись.

— У меня была контузия. Был подрыв под колесом бронетранспортера. Колесо вырвало, ступица (деталь, предназначена для установки колеса автомобиля на ось — СП) осталась. Водитель сознание потерял, и я тоже. Позже очнулся, но впоследствии мне теперь приходится лечить позвоночник. Вернее, его лечить бесполезно: он уже рассыпавшейся. Ну, и конечно, нервы и психологические травмы.

— Честно? Никак. Плохо. Это только в интернете можно увидеть кадры из фильмов, где американский солдат приходит с войны, вещает с огромного стадионного экрана под аплодисменты людей, а потом обнимается с женой и детьми.

У нас по-другому. Я приехал обратно, в свою коммунальную квартиру на Невском проспекте, у меня там мама жила. Она сказала, что съездит на работу и попытается отпроситься у начальства. Я ей говорю: «Мам, у тебя сын с войны пришел. Плюнь ты на всех». И она не поехала, осталась дома. Притом что мама у меня прошла Блокаду. Она прожила здесь самую страшную зиму с 41 по 42-й год, отвезла с сестрой свою умершую маму на саночках в трупоприемник. Похоронили бабушку на Серафимовском кладбище в братской могиле.

Маму мою эвакуировали потом в июне, на барже, потому что их определили в детский дом. У нее на руках тогда погиб полуторагодовалый мальчишка. Она забыла его имя. Их обстреливали, бомбили, самолеты на них пикировали, а потом ее сына на войну — на!

А в части, куда я потом пришел после отпуска, тоже встретили не очень хорошо. Они не знали, что со мной делать.

Ну, а как еще меня нужно было встретить? Меня надо было обследовать врачам, посмотреть психологам. Мне должны были и дать пройти курс лечения в санатории. Ну, а как еще объяснить, зачем это нужно? Вот я еду в троллейбусе, только вернувшись с войны, меня толкнет человек сзади, а у меня такая реакция, что я сейчас развернусь — и нет человека. Я ненавидел всех этих мирных жителей! Вы здесь ездите по троллейбусам, а у меня там мальчишки кровью обливаются.

— Конечно! На первом месте теперь жизнь друга, жизнь детей, а не своя. Приходили такие люди с фронта, а их не понимали.

В 85−86 году президент Горбачев издал указ, что водка только с 21-го года. Ребята приходили с Афгана, а им 20 лет. Они в боях были. Вот, они приходит, а у них спрашивают паспорт. «Тебе 21 года нет — водку не продам!». Мой друг достает военный билет, кладет перед продавщицей и спрашивает: «То есть людей я убивать мог, а водки выпить не могу?» В итоге, женщина все-таки ему водку продала. Понимающая была.

Это действительно большая проблема, как нужно реабилитировать людей, которые пришли из зоны конфликта. У них психика мгновенно переворачивается. То, что человек нормальный, гражданский, сочтет неприемлемым и ненужным, сделает человек, который прошел войну.

Мне-то еще повезло. Меня сразу в военный строй поставили. А вот гражданским тяжелее: после Афгана им в мирную жизнь погружаться.

— Нет, конечно. Но, вместе с тем, хотим мы или нет? Война — это развитие промышленности. Война — это развитие науки. Причем очень серьезное развитие. Колоссальное. С точки зрения генофонда нации, война — это плохо. В природе всегда есть война. Один медведь зашел на территорию другого медведя – они подрались, или лоси борются за самку. Это нормально. Это же тоже элемент войны — физическая борьба. И планета, к сожалению, так и устроена по законам силы. Да, в идеальном мире войны быть не должно, но мир далеко не идеальный.