-  Вы неоднократно повторяли журналистам, что делите жизнь на две части — первая — личная, вторая — принадлежность к великому классику. Какая жизнь первостепенная?

- На первом месте стоят гены, идентичные генам Федора Михайловича. Если бы мы жили в одно время, и его надо было бы спасать, моя почка оказалась бы кстати (смеётся). Это я к тому, что физиологически у меня те же гены. Писать романы я не собирался. Кстати, родная дочь писателя Люба попыталась стать тоже писательницей, но потерпела фиаско. Она оказалась неинтересной читающей публике. Так что гены одно, а гениальность другое. У Аркадия Райкина было такое: «Дюмов нам не надо». Конечно, должен соответствовать в собственной жизни, дабы не посрамить великого предка.

-  Не обидно ли Вам, что Вы стали известны благодаря прадеду?

- Конечно, такое чувство могло бы возникнуть. Но я ощущаю себя спокойно, поскольку кое-что добился в собственной жизни. Например, меня вполне устраивает, что я имею двадцать профессий. В подкорке есть уверенность, что я нигде не пропаду. В начале 90-х годов, когда наступило время пустых прилавков и нечем было кормить семью, я воспользовался предложением поехать в Гамбург. Там нашел работу. Покупал продукты и присылал сюда. Не боялся ехать за границу. Я оказался в те годы, когда поляки были везде в Германии и на каждом углу встречались. Я среди них ходил гордо. Они получали 15−20 немецких марок, а я 80 в день с обедом от хозяина. Я там ремонтировал радиоаппаратуру и считался квалифицированным специалистом. Собственно на первую иномарку я там заработал.

-  Ваша любимая профессия — водитель трамвая. Почему?

- Меня поставили на ныне несуществующий маршрут № 34, который, двигаясь от Нарвских ворот до приморского Парка победы, объезжал почти все места, где бывал Фёдор Михайлович: музей Достоевского, Петропавловскую крепость, где он сидел, несколько адресов проживания. Я наблюдал жизнь города. Это так интересно! Не каждому доводилось видеть, например, как ранним романтическим утром у площади Тургенева в ещё безлюдном городе мимо трамвая пробегает голая женщина, но на шпильках. Это выглядело очень красиво и грациозно.

-  Почти как в «Мастере и Маргарите»!

- Примерно так! Подобные вещи постоянно происходят в большом городе. Например, как трамвай столкнулся с самолетом, или как трамвай, превысив скорость в кривой, поздно вечером въехал в спальню на первом этаже, да ещё уронил балкон второго этажа себе на крышу. Однажды и со мной случилась неприятная, но благополучно окончившаяся история. На стрельнинской линии подъезжаю к остановке. Эти пути тогда отличались отсутствием освещения. Поэтому на эту, как у нас называлась, «вылетную» линию ставили уже опытных вагоновожатых. На старых трамваях, так называемых американках, выручал прожектор «на лбу», но у меня современный трамвай. На остановке кто-то вышел и вошел, собираюсь ехать дальше. Однако не могу перевести контроллер на ход, нечто удерживает… Вроде бы ничего не мешает впереди. Выхожу посмотреть в чем проблема. За пределами освещения обнаруживаю на рельсах уснувшего пьяного мужчину, удобно устроившегося на рельсах. Причем голова его на одном рельсе, а ноги на другом. Зову пассажиров помочь убрать его с пути. Отвез его до Стрельны и сдал милиции.

-  Что Вас цепляет в произведениях Федора Михайловича?

- Для меня главное только одно: через его тексты я приобретаю жизненный опыт. Он предугадывает то, с чем я неизбежно могу столкнутся в своей жизни. При взрослении возникают новые вопросы, новые акценты, поэтому Достоевского надо читать каждые пять-восемь лет заново. Вначале тяжело читать его, вроде бы тяжелые тексты, но если поверить ему, он становится учителем твоей жизни. Не зря его в Японии называют О-сэнсэй, то есть Главный учитель. Это единственная страна, где иностранца Достоевского ввели в Пантеон национальных героев.

-  Продолжая тему творчества, как думаете, нужно ли в школах проходить «Преступление и наказание»? Обычно этот глубокий текст не анализируют, а пробегают, скажем, за неделю.

- Именно Достоевский открывается не мимоходом, как в школе, потому что в первый раз достаточно трудно читать из-за отсутствия художественности. В дальнейшем это может отбить желание перечитывать. Но «Преступление и наказание» написано как раз для молодежи и его необходимо проходить. Дело в том, что для молодежи свойственен максимализм. В принципе человека можно легко убить, как муху прихлопнуть. Такое может прийти именно в неокрепшую голову. Однако, главное, как ты после этого осмелишься жить. Я сам впервые познакомился с романом в этом возрасте. Многое мне разъяснилось в дальнейшей жизни. Интересно, что, читая, я вскоре забывал о родственных связях. Становился обыкновенным читателем и даже с чем-то был не согласен.

-  С чем?

- Тогда, в советскую эпоху, мне казалось, что Достоевский слишком чернит человека. Строитель коммунизма — это социальный индивид и общество не даст ему переступить порог. На самом деле Федор Михайлович объясняет, что в каждом человеке «дьявол с Богом борется и поле битвы душа человека». Независимо от формации общества. Его задача найти в себе светлое. Критик Михайловский назвал это «мрачным творчеством» и ошибся. Иногда надо заглянуть в самую темную бездну, чтобы лучше оценить светлое над головой — формула творчества Достоевского. У финского литературоведа Оскара фон Шульца есть книга «Жизнерадостный, светлый Достоевский». Рекомендую найти и прочитать её.

-  Вы когда-нибудь пытались себе представить, как ФМ создавал свои шедевры?

  - План он мог подготовить хоть за обеденным столом. А сам текст писал ночью в своем кабинете. Работа завершалась примерно в пять утра. Затем спал у себя на диване и выходил к семье в полдень. Анна Григорьевна всегда с нетерпением ждала, когда ей передадут тексты. И однажды Федор Михайлович не написал ни строчки. Он говорил, что ему мешал какой-то непонятный шум. Важно уточнить, что семья жила на Ямской улице (сейчас Достоевская), где часто даже ночью слышалось ржание лошадей и пьяные крики ямщиков. Эти звуки были знакомыми и привычными, поэтому уйти в себя это не помешало. Что-то другое вывело его из состояния творчества. Анна Григорьевна провела расследование. Отправилась в дальнюю комнату к прислуге, и оказалось, что за окном висит белье. Дело было в ноябре, мокрое белье замерзло и от ветра тихонько постукивало по стеклу. Никто не слышал, кроме Федора Михайловича, который находился в кабинете на противоположном конце квартиры. Это говорит о том, в каком тонком состоянии пребывал Достоевский во время написания текстов.

-  Дмитрий Андреевич, а вы когда-нибудь слышали, чтобы о Достоевском вообще отрицательно говорили?

- О Достоевском редко отрицательно говорят. Мне даже отрицающий интересен, я стараюсь выяснить, в чем дело. Бывает хуже, вот такая история. Я приехал во Францию в город Ментона на могилу своей бабушки Екатерины Петровны. Кладбище там особое — нет горизонтальных полей для захоронения. Поэтому там создают углубление в скале и хоронят в ней урну, закрывая мраморной плитой. Когда я стоял у могилы, появилась мысль — хорошо, если бы мог быть похоронен рядом с бабушкой (смеётся)! Уж очень там красивый вид. Внизу бирюзовое море, а по бокам мандариновые деревья. Уходя, я прислонился к плите, а она отделилась от скалы. Оказалось, что она держалась не крепко. Послал сопровождавшего французского приятеля в мэрию, попросить принять какие-нибудь меры. Он нашел женщину, отвечающую за культуру. Она спросила: «Достоевский — это кто?» Это единственный случай, когда кто-то не знал о Достоевском.

Возникают и обратные ситуации. Когда была очередная конференция по творчеству Достоевского в Неаполе, бразильская делегация стала возмущаться. Мол, проводят в Северной Америке и Европе, а в Южной Америке организовать не могут. «Мы тоже знаем Достоевского!» — заявляли они. Достоевского знают на всех континентах.

-  Как зарождалась известная эпопея отношений Федора Михайловича и Льва Николаевича?

- Говорят, что Достоевский пророк. Вот и с Толстым он оказался пророком. После четырехлетней каторги его перевели в солдаты, и разрешили вести переписку. Первое письмо к любимому старшему брату Михаилу. Конечно, Федор Михайлович попросил привести список писателей, только-только взошедших на творческий небосвод. Затем попросил прислать тексты некоторых из них и в том числе графа Толстого. Михаил послал «Севастопольские рассказы», первое, что опубликовал Толстой. Прочитав рассказы, Федор Михайлович определил так: «этот граф далеко пойдёт». Почувствовал будущего согениального ему писателя.

А потом с интересом наблюдал за развитием популярности Толстого. Появляется заметка в записной книжке Достоевского — я напишу роман побольше чем Анна Каренина. Даже за сутки до смерти Федор Михайлович думал о Льве Толстом. Он понимал, что Толстой, с кем он делил публичную популярность, остается дальше.

Достоевский был знаком с Толстыми, ценил дружбу с вдовой Алексея Толстого, Софьей Андреевной, и в эти последние дни двоюродная тетка Льва Николаевича, Александра Андреевна, передала по его просьбе ему одно из писем Толстого, в котором он описывает свое религиозное учение. У Анны Григорьевны написано в «Воспоминаниях», что Федор Михайлович, слушая уже на смертном одре читаемое женой письмо, тихим голосом повторял: «не то, совсем не то…»

-  А кто-нибудь пытался их свести?

 - Есть известная история со Страховым, человеком, который общался с обоими классиками. Однажды, оба писателя оказались в одном зале в Петербурге на лекции философа Соловьева. Страхов метался между ними, но не смог их познакомить, но оба отказались от встречи. Этот журналист, узнав о смерти Достоевского, предложил вдове написать биографию покойного. Слава Богу, Анна Григорьевна отказала ему. Через два года в письме ко Льву Николаевичу Страхов излагал следующее: «Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком. Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы смешным, если бы не был при этом он так зол и так умен…» Все, кто знал Достоевского, были возмущены таким поклепом.

-  Удивительной порядочности человек… А вы, кстати, встречались с кем-то из потомков Толстых?

-  С Толстыми никак не можем сойтись. С нынешним Владимиром Ильичем познакомились мимоходом на мероприятии. На разговор не было времени. «Потом, потом встретимся» — пообещали друг другу. И это «потом» длится уже 20 лет.

- Ваш любимый роман Достоевского «Братья Карамазовы»?

- Да.

- Почему?

- «Братья Карамазовы» это роман о русских людях. Мне нравится предположение исследователя Мочульского, что три брата Карамазовы - это три ипостаси одного человека . Человека верующего, бунтующего и человека «золотой середины». Согласен, что истина души русского человека раскрывается в этом романе. Там есть ещё одна глава, как бы отдельная притча в романе, и это «Великий инквизитор». Я мечтаю, чтобы кто-нибудь из талантливых режиссеров взялся поставить спектакль или фильм по этой главе.

- Дмитрий Андреевич, вы упомянули о Великом инквизиторе, где говорится проблема страдания ангелочков, беззаботных и счастливых детишек ради постижения истины. Можете ответить, «для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит?»

- Сложно сказать, почему дети страдают. Федор Михайлович пытался найти объяснение этой проблемы. Вообще детская тема в его произведениях неуклонно возрастает. Если в «Бедных людях» это эпизод с шарманкой, то в «Братьях Карамазовых» им посвящена целая глава. В последние годы он заинтересовался судьбой сиротских детей. Специально со знакомым ездил на Охту, в первую детскую деревню (по современному это детский дом). У него есть запись: «дети – ангелы божии, и только мы, взрослые, пакостим их». У него самого были дети, и он в письмах к жене из Германии на её жалобы на детей не использовал глагол «воспитывать», а другие, например, веди их, наблюдай, побеседуй и тому подобные. У него есть запись: «не подтягивай их к себе для удобства, с дитей становись ребенком».

- Дмитрий Андреевич, честно, я сильно переживал перед беседой. А Вы оказались таким добрым и простым человеком, что я мгновенно раскрепостился и свободно продолжал разговор о вашей жизни, жизни Федора Михайловича, литературе. Знаете, будто с родным дедушкой провел время. И на прощание осмелюсь задать такой вопрос… Как Вы думаете, в чём смысл жизни?

- Прожить достойно. Реализовать все лучшее, все высокое, что в тебе есть, а как верующий – приготовить себя к другой жизни.